РЕЦЕНЗИЯ: История китайской цивилизации: в 4 т. / Гл. редколл. Юань Синпэи и др.; пер. с кит. под ред. И.Ф. Поповои . М.: ООО Международная издательская компания «Шанс», 2020. 672 + 608 + 754 + 696 с. ISBN 978-5-907277-68-7. Тираж 1000 (в продажу 300) экз

Ко времени существования следующих древних династий – Шан и Чжоу, авторы четырёхтомника привязали «расцвет цивилизации хуася», т.е., собственно, древнекитайской этнической общности (Т. 1, с. 190). Иными словами, мы вновь наблюдаем традиционную для китайской историографии картину, когда остро дискуссионные в западной науке (и активно обсуждаемые в КНР в предыдущие десятилетия) концепции считаются в Срединном государстве давно решёнными вопросами, а выводы – чуть ли не трюизмами. Это же касается существования легендарной системы землепользования, названной в каноне Мэн-цзы «колодезными полями». Самое примечательное в данном контексте, что здесь нашлось прямое «доказательство» (точнее, в древнекитайском духе, авторитетное утверждение), что именно патриархальная система передачи власти и родовая организация землепользования ещё на заре истории Китая сформировали феодальный строй, который и поныне в историографии КНР именуется «надельной системой» (Т. 1, с. 203). В полном соответствии с традиционной манерой исторического письма, авторы непринуждённо рассматривают позиции основателя ханьской историографии Сыма Цяня (145? – 86? гг. до н.э.) и позднецинского эрудита Ван Говэя (1877–1927) как равноценные и равнозначные, несмотря на то, что их отделяло друг от друга более 2100 лет (Т. 1, с. 205–207).

Собственно, система «колодезных полей» описана в сугубо традиционном духе каноноведческого исследования, причём и здесь равным авторитетом пользуются президент Академии наук КНР Го Можо и величайший из сунских неоконфуцианцев Чжу Си (Т. 1, с. 215–221). Корни надельной системы отнесены к эпохе Ся, а про времена Шан говорится, что «колодезная система имела распространение». Примечательно, что материалы археологии привлекаются только после задействованных классических текстов, а не наоборот, как в главах про праисторию.

Изложение событий истории эпох Чуньцю и Чжаньго ведется по классическим текстам, включая «Цзо-чжуань» и «Го юй». Здесь масса интересных моментов, включая некритические замечания о царстве Вьет, т.е. Юэ, правящая династия которого именуется потомками сяского вана Шао-кана (Т. 1, с. 247–248). Не менее примечательно, что распад чжоуской централизованной системы, основанной на родовом принципе, признаётся прогрессивным, ибо новая система была основана на «назначении высокоморальных и способных людей» (Т. 1, с. 249). Это нисколько не мешает констатации того, что в эпоху Чуньцю существовал рынок земельной собственности, а отношения купли-продажи были законным явлением (Т. 1, с. 256). В данном контексте (последовательного утверждения древности и автохтонности китайской цивилизации) вполне характерен сюжет о возникновении фарфоровой технологии и производства. Если соавторам известно как само собой разумеющееся, что каолин в производстве керамики в Китае стал использоваться со времен династии Хань, полихромные глазури разработали при Тан, а «настоящий» твердый фарфор стали производить в эпоху Юань, то в первом томе «Истории» заявляется весьма многомерная картина. Иными словами, технология «протофарфора» (твёрдой белой керамики) удревняется до эпохи Ся и точно – эпохи Чжоу, причём данная разновидность керамики однозначно ассоциируется с ритуалами правящего дома (Т. 1, с. 297–298). К этому сюжету авторы вернулись во втором томе (Т. 2, с. 156–157), демонстрируя различия в развитии технологии фарфора на Севере и Юге Китая; при этом утверждается, что к V–VI вв. технология производства селадона (толстого фарфора со светло-зелёной глазурью) полностью сложилась.

Вся седьмая глава первого тома посвящена происхождению и раннему развитию китайской иероглифики. Она, безусловно, заслуживает отдельной рецензии (как, в принципе, каждая глава каждого тома). Изложение открывается анализом мифологемы о легендарном создателе письменности Цан Цзе (Т. 1, с. 406–409), а далее последовательно рассматриваются попытки археологов найти древнейшие образцы письменности (Т. 1, с. 410–413) и приводятся критерии отождествления находок. Равным образом, представлены попытки отыскать протописьменность в китайском неолите (Т. 1, с. 416). Напрямую с этим сюжетом связаны истории о возникновении различных систем гадания и истоках «Книги Перемен» (Т. 1, с. 446–457), однако подход редакции четырёхтомника к этой теме оказался сугубо консервативным и сводится к пересказам традиционных источников по этому вопросу.

Девятая глава первого тома именуется «Развитие образования и расцвет наук». Именно в этом разделе появляется изложение и оценка учения Конфуция. Этому предшествует параграф о возникновении китайского понятия «учёные мужи», причём большим авторитетом в этом вопросе признаётся цинский историк Чжан Сюэчэн (1738–1801), который утверждал, что издревле в Китае знание и наука были монополизированы государством. Конфуций противопоставляется этой ситуации как создатель системы частного образования (Т. 1, с. 478–479). Специфика конфуцианства представлена также в сугубо ортодоксальном ключе (на материале составленного в XII в. «Четверокнижия»), характерном для современного «конфуцианского ренессанса» в КНР: приоритет проблем политического и социального порядка, «правления посредством добродетели» и «исправления имён» (Т. 1, с. 482–483). В этом же разделе рассмотрены доктрины Мэн-цзы и Сюнь-цзы, причем последний рассматривается как вполне канонический мыслитель и важнейший исследователь проблемы ритуала и музыки для перевоспитания подданных в доциньском конфуцианстве (Т. 1, с. 484–488). Сугубо традиционно – по биографии Сыма Цяня – описан и древний даосизм (Т. 1, с. 494 и далее). Из альтернативных конфуцианству философских школ древности достойное место уделяется моизму, причём классификация древнекитайских «ста школ» дана по классической библиографии Бань Гу (Т. 1, с. 506). На первое место в доктрине Мо-цзы выносится его концепция «всеобщей любви», которая сочеталась с практичностью и утилитаризмом (Т. 1, с. 509). Легизм рассмотрен неровно: «скороговоркой» говорится о Шан Яне, и несравнимо больше места уделено Хань Фэю (Т. 1, с. 510–514). Китайская военная стратегия вынесена в отдельный параграф (Т. 1, с. 518–530). Важнейшим выводом из этой главы следует считать то, что «тенденции политической консолидации имели свой коррелят и в интеллектуальной среде» (Т. 1, с. 546).