Политика СССР в отношении Китая в условиях маньчжурского кризиса: от маньчжурского инцидента до начала советско-японских переговоров о продаже КВЖД (1931 – 1933 гг.)

На следующий же день, действуя согласно постановлению Политбюро[6, с. 68], Л.М. Карахан сделал заявление, больше похожее, несмотря на сдержанность тона, на раздражённую отповедь. В заявлении утверждалось, что запрос, представленный Хиротой накануне, ссылается «на лишенные всякой почвы измышления и слухи, исходящие от безответственных лиц из японских или китайских кругов»[5, с. 627]. Однако посол на этом не успокоился и 29 октября состоялась новая встреча, в ходе которой Хирота заявил о получении им новой информации, основанной на сведениях «какого-то очевидца» об отправлении в Маньчжурию 21 октября с советской территории 2 зенитных, 12 скорострельных орудий и 1 вагона со снарядами. Л.М. Карахан в ответ дважды выразил «крайнее удивление»: отдельно относительно поведения самого посла, который после полученного накануне исчерпывающе ясного заявления, находит возможным, по мнению советского дипломата, перепроверять «явный вздор». И отдельно замнаркома высказался по поводу реакции представляемого послом японского правительства, «которое не может не знать о том, что мы никакой поддержки китайским генералам в Маньчжурии не оказываем»[12, л. 60].

Хирота попытался аргументировать запрос стремлением его правительства внести ясность, на что Л.М. Карахан заметил, что с его точки зрения, в сгущении атмосферы виновата японская пресса, распространяющая подобную информацию[12, лл. 60-61]. Замнаркома ещё раз подтвердил своё отношение к действиям японской стороны, и особенно, прессы в ходе беседы с Хиротой на приёме у М.И. Калинина по случаю годовщины революции 7 ноября 1931 г. По словам японского посла, его правительство было «удовлетворено» советским ответом от 29 октября, что, по мнению Л.М. Карахана, было само собой разумеющимся. Но в то же время, замнаркома обратил внимание Хироты на противоречие между реакцией японского правительства и действиями японской прессы, японских телеграфных агентств (в частности, связанных с правительственными кругами «Симбун Ренго» - по существу официозного, и «Демпо Цусин»), которые распространяли «злостные провокационные измышления по адресу Советского Союза».

Японский дипломат же сослался на свою неосведомлённость, относительно информации, распространявшейся указанными агентствами, и при этом от имени правительства открестился от ответственности за данные сведения, указывая, в частности, на то, что «Демпо Цусин» связано с оппозиционной партией Сейюкай. Л.М. Карахан, в свою очередь, смотрел на проблему проще и считал, что если руководство Японии «удовлетворено нашим заявлением и оно не согласно с распространением вредной для наших отношений информацией…оно всегда может найти средства для того, чтобы принять меры против такой враждебной нам провокационной кампании»[12, л. 62].

Выход из положения советский дипломат видел в публичных разъяснениях, данных японским правительством общественному мнению империи и распространении заявления, которое положило бы конец «вредным для японо-советских отношений информациям»[12, л. 63].

Что же касается позиции историков, то с точки зрения В.П. Сафронова, В.В. Чубаров ошибается, когда ссылаясь на китайские источники, утверждает, что факт помощи генералу Ма действительно имел место и якобы советские организации, в самом деле, оказывали определённую помощь китайским войскам в Северной Маньчжурии (перевозка и снабжение войск), на что японские военные реагировали резко отрицательно[8, с. 120]. С мнением Сафронова можно согласиться, поскольку советское руководство весьма опасалось какого-либо участия в маньчжурских событиях, особенно на ранних этапах кризиса.