Политика СССР в отношении Китая в условиях маньчжурского кризиса: от маньчжурского инцидента до начала советско-японских переговоров о продаже КВЖД (1931 – 1933 гг.)

Кроме того, по мнению И.В. Сталина, какое-либо вмешательство, в то числе дипломатическое, исключались, «так оно может лишь объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились». Однако, тем не менее, представлялось необходимым «запросить японцев, чтобы они держали нас в курсе событий, конечно, следует, но одновременно нужно запросить китайцев, хотя бы через Харбин»[7, с. 116]. Аналогичные указания относительно «аккуратного информирования Москвы о происходящих событиях» и уклонении от любых демонстративных шагов и даже разъяснений, были направлены Политбюро, но только уже на этот раз советским дипломатам[6, с. 66].

Так, например, Л.М. Карахан ещё накануне ответа генсека Л.М. Кагановичу, 22 сентября направил дипломатическому агенту НКИД в Хабаровске И.И. Спильванеку шифротелеграмму. В ней замнаркома по иностранным делам давал распоряжение своему подчинённому связаться с дальневосточными партийными организациями, «чтобы не допускать никаких демонстраций или выступлений в связи с событиями в Маньчжурии». Кроме того, Лев Михайлович указывал на то, что «комментарии газет должны равняться по комментариям «Известий» и «Правды»»[9, с. 31].

23 сентября состоялась новая встреча Л.М. Карахана с Мо Дэхоем, отметившим, что «если не удастся ликвидировать события мирным путем, Китай примет другие меры для защиты своих интересов». Замнаркома в свою очередь, заметив, как бы между прочим, что отсутствие дипломатических отношений между СССР и правительством Чан Кайши мешает объективной оценке ситуации и определению Советским Союзом своей позиции по конфликту, в чём заинтересован именно Китай, заверил Мо Дэхоя, что советская сторона ни в коем случае не намерена осложнять и без того непростое положение в Маньчжурии[5, с. 533-535]. В связи с этим американский журналист У. Дюранти (корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в СССР в 1919, 1921-1934 гг.) более чем через 2 месяца после этой встречи советского и китайского дипломатов высказывал догадку, что «…Карахан не совсем уверен, является ли китайский гость таким ценным человеком в переполненной Москве». Также Дюранти считал, что «в известном смысле, пожалуй, русские не так уж возмущены японской агрессией, как может показаться при чтении передовиц «Правды»[10, л. 2].

В то же время отношения с японцами оказались подпорчены, когда в конце октября 1931 г. в Китае и в Японии получили широкое распространение слухи о том, что одному из сподвижников «молодого маршала» Чжан Сюэляна генералу Ма Чжаньшаню, возглавившему в провинции Хэйлунцзян (губернатором которой он являлся) сопротивление японским войскам и их китайским союзникам из СССР, якобы была поставлена партия оружия. Интереcно, что впоследствии, Ма Чжаньшань поддержал создание Маньчжоу-Го, хотя затем вновь поднял восстание против японцев[8, с. 123]. Есть мнение, что эти слухи были инспирированы самим генералом Ма с целью укрепить собственные позиции, и также втянуть Советский Союз в политическую (а, возможно, и военную «игру»), заодно повысив боевой дух своих войск[11, с. 64].

Официальный Токио, судя по всему, был изрядно шокирован подобными новостями, поскольку действительно опасался вмешательства СССР в случае продвижения японских войск на север Маньчжурии[Там же]. Доказательством того, что Япония всё-таки поддалась на провокацию хитроумного китайца, служит визит посла империи Хиротой Коки к Л.М. Карахану 28 октября 1931 г. Японский дипломат в своём обращении буквально потребовал разъяснений у руководства СССР, всячески напирая на то, что «если будут посланы войска СССР на КВЖД, это будет ухудшать атмосферу и обострять положение и Японское Правительство вынуждено было бы для охраны своих резидентов и для охраны железной дороги <…> принять необходимые меры защиты. Таким образом, существует большая опасность, что сфера конфликта расширяется»[5, с. 625-626].