История одного послесловия: тема запретной любви в новеллах Пу Сун-лина

В издании 1937 года переводов новелл Пу Сун-лина (蒲松齡, 1640—1715 гг.) под названием «Рассказы о людях необычайных» академик В. М. Алексеев вдруг заявил, что не желает переводить послесловие к одному из произведений. Практика сопровождения новелл различной длины послесловиями, отмеченными в текстах особым зачином, характерна для всего свода «Странных историй из кабинета неудачника» (聊齋志異, «Ляо Чжай чжи и») Пу Сун-лина, и часто без этого послесловия суть написания того или иного рассказа остаётся туманной, если не вовсе непонятной. Например, весьма крупное произведение из того же свода, называемое «Якшина держава» (夜叉國), повествующее о приключениях некоего купца в далёких землях, населённых чудовищами, обретает смысл только по прочтении короткого послесловия, поясняющего, что вся вычурная фантастика новеллы лишь подводит к весьма приземлённому и озорному выводу, основанному на игре слов [текст произведения см. 10, Т. 1, стр. 348—354]. Традиция такого рода послесловий восходит ещё к текстам Сыма Цяня (司馬遷, 145?—86? до н.э.), сопровождавшего собственными пояснениями хроникальные пассажи в «Исторических записках» (史記). Там подобные комментарии вводились фразой «Придворный историограф [тут] скажет» (太史公曰); в текстах Пу Сун-лина формула для авторских пояснений весьма схожа и явно перекликается с сымацяневской, воплотившись в следующую фразу: «Историк [рассказов об] удивительном [тут] скажет» (в литературном переводе, поскольку «историком рассказов об удивительном» Пу Сун-лин именует себя самого, эта формула часто приобретает несколько упрощённый вид: «Автор этих строк заметит…»).

И вот это значимое дополнение от «Историка рассказов об удивительном» остаётся в книге непереведённой. Нужно отметить, что в предыдущих изданиях (1922 года [4], 1923 года [1], 1928 года [3]) подобных заявлений не далалось. Сам В. М. Алексеев объясняет свой выбор следующим образом: «Идущее дальше «сужденьице»[1] написано самым богатым литературным стилем. Однако иногда то, что может быть легко изложено на китайском, не слышимом для уха языке, никоим образом не может быть переведено на русскую, всегда слышимую речь. Переводчик решительно отказывается передать это послесловие. Для восстановления всей его литературности не помогут никакие примечания, и останется лишь то, что вовлечет читателя в превратное суждение о Ляо Чжае, который здесь является в роли жестокого обличителя порока» [2, стр. 485—486].