Россия — Китай как социально-политические феномены повышенной сложности. К проблеме определения

Постановка проблемы. Сегодня Россия и Китай часто становятся объектами жесткой критики со стороны Запада, в том числе и в отношении своего государственного устройства и общественной организации. Империя, автократия и другие определения с негативными коннотациями используются как предлог для призывов к соблюдению неких правил, насаждения демократии, защите прав человека и т.д. в нашей стране и для нашего ближайшего стратегического партнера. При этом нетрудно заметить, что предлагаемые в качестве эталонов альтернативные модели в виде того же государства-нации, варианты демократической организации, нормы правовых систем являются западными, преимущественно англосаксонскими по своему происхождению. Тем не менее, в политическом, общественном и научном дискурсах наших стран ориентация на западные образцы все же получила достаточное распространение. Такое положение представляется особенно парадоксальным, учитывая, что Россия и Китай не были собственно колониями Запада. Осмысление же последствий своего колониального прошлого интеллектуалами ряда арабских стран и Индии вызвало негативную оценку его влияния в виде концепции постколониализма (Hiddleston 2009). В наших же рассматриваемых случаях, как показали европейские авторы, более адекватной для понимания сложившейся ситуации будет идея методологического национализма. Смысл ее заключается в неоправданном применении определений и концептов, сформировавшихся в одной социально-политической реальности, для анализа реалий других стран (Beyond the Methodological Nationalism: Nationalism… 2012; Wimmer, Glick Schiller 2002).

На первый взгляд может также показаться, что общественно-политическая организация России и Китая имеет мало общего. Мы расстались со своим социалистическим прошлым, но Китайская народная республика продолжает строительство социализма, правда, с китайской спецификой. Кроме того, Россия позиционируется как федерация, а Китайская Народная Республика определяется как унитарная по своему характеру. Поэтому возникает естественный вопрос: а уместно ли эти государства по-прежнему рассматривать на некоторых общих основаниях? Для того, чтобы дать ответ на него и при этом избежать ловушки методологического национализма, как и других – концептуальных по своей сути, необходимо более внимательно рассмотреть сложившийся понятийный аппарат анализа проблем общественно-политического устройства различных стран.

Насколько непростым остается положение дел в этой области говорит уже явная неопределенность с ее базовыми определениями и концептами. Долгое время самым операциональным для описания и анализа социальной и политической организации отдельных стран считалось понятие государство. В обнаружившемся вскоре плюрализме его трактовок некоторый консенсус получила Конвенция о правах и обязанностях государства, принятая в 1933 г. в Монтевидео. Согласно ей, государство, как субъект международного права, должно обладать следующими характеристиками: (а) постоянным населением; (б) определенной территорией; (с) правительством; г) способностью к вступлению в отношения с другими государствами (United States of America, Argentine Republic, Brazil, Chile, Colombia, etc… 1933). Не менее показателен также ранее сложившийся в рамках институционального подхода взгляд на государство как политический институт. Однако проявившийся, по мнению некоторых авторов (К. Беме) в работе с такими подходами «теоретический вакуум» привел к внедрению еще одного определения – политическая система, более известного с 1950-х гг. по работам Д. Истона. При этом еще следует понимать отличие сложившихся трактовок политической системы от собственно системного понимания политической организации общества (Воскресенский 2007; Системный подход в современной науке 2007). Но затем еще произошло знаменательное возвращение в научный обиход нового институционализма. (Гудошников 2007) Однако, вопрос о соотношении этих различных определений толком не был проработан.