Ляо Пин (1852 – 1932) в историографии современного неоконфуцианства

В традиционном конфуцианстве Левенсона привлекала концепция «совпадающего единства знания и действия», что в социальном измерении выражалось в системе прочных бюрократических связей и взаимосвязи философии с реальной политикой. Однако, по мысли исследователя, к моменту кончины Ляо Пина в 1932 г., конфуцианство уже умерло, и ничего специфически конфуцианского в политике уже не было. Собственно, именно это придавало рассуждениям Левенсона милленаристский подтекст: «Конфуций был пророком, и Ляо тоже», только у Конфуция было великое будущее, а у Ляо Пина его не было [1, p. 317].

Следуя той же логике, Левенсон должен был затронуть вопросы взаимоотношения Ляо Пина и Кан Ювэя, ибо Кан как раз и был мыслителем, который открыл для конфуцианства новые горизонты и решительно развернул основной фокус интересов из прошлого в будущее. Джозеф Левенсон, ссылаясь на Лян Цичао, полагал, что основные идеи о древнем искажении изначального конфуцианского учения, Кан Ювэй заимствовал из трактата 1886 г. Ляо Пина «Цзиньгу сюэкао». Ляо Пин до конца жизни именовал Кана плагиатором и «ревниво» отстаивал свой приоритет. Однако, по Левенсону уже совершенно неважно, имел ли место факт заимствования или мыслители параллельно пришли к своим выводам, поскольку именно Кан Ювэй вошел в историю, связав конфуцианство с политикой реформ [1, p. 319]. Противоречия априорной схемы с реальностью содержатся даже в статье Левенсона, когда он пытается найти у современников Левенсона параллели его «парадигме пророка». Аналогом – и антагонистом – сычуаньского затворника выступает дипломат и поборник модернизации Сюэ Фучэн (薛福成, 1838–1894), который реалии международной политики описывал языком доциньского неканонического текста «Чжань-го цэ» [1, p. 322–323].

Главным парадоксом в рассматриваемой интеллектуальной коллизии является то, что Левенсон своими схемами вычеркнул себя из актуальной повестки дня западной синологической науки вскоре после своей безвременной кончины в Пасхальное воскресенье 1969 г. «Парадигма революции» его учителя Фэрбэнка актуальна – в том числе и в политическом отношении – до сих пор. Факт, что наследие Ляо Пина востребовано в современном Китае, на наш взгляд, как нельзя лучше опровергает левенсоновский тезис «музеефикации» конфуцианства, который в его понимании маркировал исчезновение очередного культурно-исторического типа.